28 июня в Санкт-Петербурге открылась биеннале Manifesta10, которую называют самым масштабным и противоречивым арт-событием года. В этом году местом проведения биеннале был выбран Санкт-Петербург, что было связано, в том числе с 250-летием Эрмитажа.

Во время подготовки Manifesta10 в России произошел ряд политических событий (​​принятие гомофобного закона, пакета цензурных ограничений, аннексия Крыма и др.), что послужило причиной призывов со стороны группы художников бойкотировать биеннале. Тем не менее Manifesta10 состоялась.

О своих впечатлениях от биеннале, стратегии (не)участия (можем ли мы в Беларуси использовать такие тактики?), а также о том, почему Беларуси нет на Manifesta,  рассуждают Таня Артимович (критик, редактор медиапроекта «pARTisan»), Алексей Борисенок (критик, редактор портала «ArtAktivist»), Ольга Шпарага (философ, редактор интернет-журнала «Новая Европа»).

Инсталляция Публичной программы / Главный штаб

Таня Артимович: Начну я, используя выражение Екатерины Деготь, с политического значения самой Manifesta10. С одной стороны, получилось, что его нет: событие, и это отмечали и другие критики, осталось в целом незамеченным широкой публикой Петербурга. Я могу об этом судить хотя бы потому, что мои знакомые, в том числе из художественной среды, были не в курсе, что у них проходит такое событие и что оно значит для города. Можно ли в таком случае говорить о том, что возникли предпосылки к диалогу? Удалось ли Manifesta10 пошатнуть консервативный Петербург? По моим ощущениям, нет. Больше всего меня поразило, когда я посетила экспозицию в Главном штабе, ее пустота, в прямом и образном смыслах. Публики было очень мало, и в том момент, когда там была я, это были в основном иностранцы. Хотя, мы знаем, что Дворцовая площадь, Зимний дворец – одни из самых многолюдных мест города.

Тем не менее Manifesta10 оказалась изолированной: если это голос Европы, взывающий к разуму и благоразумию, то он, на мой взгляд, оказался одиноким и неуслышанным, констатировав свою беспомощность.

С другой стороны, и тут я снова соглашусь с Деготь, политическое значение есть, но в том смысле, как обозначил это куратор Каспер Кениг, как  «Manifesta без манифеста». Только если он говорит об этом, скорее, в таком политкорректном смысле, для меня это, как я уже говорила выше, констатация беспомощности. Кроме того, хотели кураторы или нет, но в результате им удалось обнажить, сделать видимыми скрытые процессы в российском государстве и обществе – тотальную бюрократизацию, консервацию общества, (само)цензуру и т.д.  В том числе, обозначив кризис самой Manifesta. Об этом писали и другие эксперты, обращая внимание хотя бы на тот факт, что впервые в истории биеннале выставку делал один куратор, а не группа. Также было очень удивительно слышать от куратора Manifesta слова о том, что искусство – не политика. Да, вторая часть его высказывания звучит как «но не исключает политику». Но сам факт разделения этих двух измерений в контексте того переосмысления политики, которое происходит в современных гуманитарных кругах, вызывает недоумение.

Алексей Борисенок: Я бы начал разговор с самого места проведения Manifesta. Мне недавно попался текст Михаила Рыклина, в котором он пишет о московском метро как о не просто транспортном или техническом сооружении, но сложном аппарате с различными дискурсивными практиками – техническими, идеологическими, символическими и др.

Эрмитаж – это такой же пример какого-то монструозного аппарата. Это уже не просто здание, в котором когда-то жила царская семья или сегодня находится музей, но одно из самых сложных пространств, в котором вообще возможно или нельзя вступать в диалог.

И поэтому выбор места, с одной стороны, мне кажется странным в контексте того, что Manifesta отмечает 20-летие, а Эрмитаж 250-летие. Странно, что такая, по сути, критическая биеннале выбирает формат празднования и сливается вместе с этим местом любования и глорификации культуры и искусства, которым является Эрмитаж. То есть вместо того, чтобы выбрать позицию или место, в котором можно переосмыслить роль большого биеннале сегодня (а мы знаем, что такие культурные мега-ивенты критикуются), Manifesta выбирает такое пространство, в котором это сделать очень сложно.

С другой стороны, интересно было провести такую биеннале в России. До этого только одна Manifesta проводилась в стране постсоциалистического лагеря. Но это интересно было бы сделать, например, на ВДНХ, пространстве, которое сейчас претерпевает ряд серьезных изменений: оно потеряло свою идеологическую функцию и стало местом коммерции, но вместе с этим это целый большой выставочный комплекс, в  котором много неиспользуемых павильонов. Это как раз могло стать тем пространством, в котором можно было думать о функции больших выставок сегодня, о том, что и как там должно быть представлено. Вместе с этим мне понятен выбор куратора, потому что в противовес монструозной машине Эрмитажа, раз уж выбор пал на это место, должен был быть куратор, который уже имеет большой символический капитал и который способен с этим пространством работать. В этом смысле Каспер Кениг подходит абсолютно.

Дмитрий Пригов / Главный штаб

Если говорить  в целом о выставке, по моему ощущение она получилась очень герметичной. Пространство для меня стало болезненным, в том смысле, что этот новый ремонт создает ощущение белого куба, но очень неуклюжего. Да, выставка сделана на высоком профессиональном уровне, создан ряд интересных, скорее, формальных перекликаний, ассоциаций, интересных экспозиционных ходов. Но вместе с тем разделение Зимнего дворца и Главного штаба, между которыми находится Дворцовая площадь, создает такую оппозицию, или  точнее полностью отзеркаливает то, что происходит в Эрмитаже. Потому что, по сути, сам Эрмитаж  – это такое мини государство в государстве со своей бюрократической структурой, с диктатором-директором Пиотровским. И получилось так, что Кениг также отзеркалил позицию Пиотровского, что проявилось в достаточно насильственном способе курирования, основанного на создание экспозиции из отдельных объектов, на первый взгляд ни чем не связанных.

Еще для меня было удивил странный текст Менке в каталоге. Есть много способов концептуальных говорений об искусстве и политике, например, Раньсеровский подход. А Менке использует феменологическую оптику, следуя которой получается, что искусство не является составной частью общества и социальной практикой в принципе. Manifesta также констатировала определенную автономию искусства, а это, скорее, отсылает к вопросам позднего модернизма.

И, да, Кениг говорит о том, что искусство не исключает из себя политики и партисипативности, и включает определенные проекты в экспозицию,  но в то же время он возвращает эти практики в положение автономии искусства, загоняет их в те рамки, с которыми они пытаются бороться.

Еще одно замечание у меня есть по поводу высказывания Кенига в одном из открытых писем о том, что мы не хотим, чтобы выставка превратилась в платформу для политических и злободневных спекуляций.  Но получилось, на мой взгляд, обратное. Например, работы Бориса Михайлова, экспонирование которых, с одной стороны, как будто подчеркивает, что мы можем говорить и о политике, что цензуры нет. Но с другой стороны, как раз отсылает к некоторой злободневности. Мне кажется, что в смысле некоторого анализа выставка провалилась, потому что проектов, которые бы отсылали к какому-то прошлому Эрмитажа, которые бы анализировали контекст, не было.

Фотасерия Бориса Михайлова / Главный штаб

Ольга Шпарага: Я не видела выставку вживую, а только ознакомилась с документацией. Но по тому, что я прочитала, мне показалось, что  ключевые словосочетаниями стали – «Manifesta и Эрмитаж» и «Manifesta в Санкт-Петербурге». И мне кажется, это первый показатель неудачи, потому что если почитать о том, что пишет директор Manifesta, идея состоит в том, чтобы обсуждать изменения в общем, совместном пространстве Европы – в экономическом, политическом, культурном планах. А выставка, наверное, показала, что это обсуждение не состоялось. Потому что все оказалось зациклено на проблеме интервенции в Эрмитаж и Manifesta в Санкт-Петербурге, все только это и обсуждают. Для меня это странно, потому что то, что я видела, например, на прошлой Documenta, вообще не привязывается к месту. У нее задача в том, чтобы создать спекулятивное пространство и за счет этого, наверное, обсуждать и спекулятивность капитализма и спекулятивность биеннале, происхождения и значения искусства и т.д.

А тут получилась сведенная к локализации выставка, и все только и обсуждают эту локализацию. В этом смысле для меня возник вопрос: так в чем арт-высказывание этой Manifesta?

С другой стороны, какой бы удачной или неудачной не была интервенция в музей, как отметил Алексей, интервенция могла быть и другой, исходя из всех пластов, которые связаны с Эрмитажем. А получилось такая сиюминутная встреча художников с пространством, хотя все критики, журналисты отмечают, что это хорошо, что это пошатнуло Эрмитаж. Возможно, для Петербурга это важный опыт, но насколько это опыт соизмерим с Manifesta? Такого рода интервенция могла быть осуществлена и меньшими силами. И по тому, что пишет и директор, и кураторы, задача Manifesta более глобальна. Если формулировать сегодня вопросы о европейском пространстве, которые входят в концептуальное поле Manifesta, то, наверное, сейчас центральным является вопрос о том, как оно поменялось в связи с войной в Украине. И моя гипотеза заключается в том, что

эта выставка показала, что искусству не удалось даже сформулировать этот вопрос. Возможно, художники не первые должны это делать или для этого биеннале не годиться как форма.

Скульптура Лары Фаварета / Зимний дворец

То есть Manifesta, которая должна задаваться вопросами, которые возникают в общем европейском пространстве, эту задачу не выполнила. Но выполнила какую-то другую задачу, которая важна для Санкт-Петербурга, для России, для какого-то сегмента, но это не задача Manifesta, на мой взгляд.

Еще обращусь также к идее Екатерины Деготь, которую она повторяет в своей статье «Текст, который писать не следовало»: о том, что биеннале также воспроизводят капиталистическую логику, поскольку базируются на выборе, выбор же всегда отсылает к товарно-денежным отношениям. Мне все-таки кажется, что сведение всего к выбору – это определенная опция, но к ней не сводится все многообразие и дискурсов, и способов жизни. Кроме выбора есть еще, на мой взгляд, на другом полюсе – солидарность и сообщество. И если биеннале в том числе порождает какие-то формы солидарности и сообществ, тогда мне кажется, мы выходим за пределы выбора в таком капиталистическом смысле.

И можно спросить: что сделала Manifesta как разновидность биеннале из перспективы солидарности и формирования сообществ? Получилось ли выйти к широкой публике, что входило в задачу кураторов?

Или действительно получилось только воспроизвести логику капитализма – с выбором кураторов, конкуренцией художников? Тогда это проявление биеннале в худшем смысле.

Т.А.: Мне бы хотелось обратиться к мысли Алексея о возможностях переосмысления пространства Эрмитажа. Да, это было бы правильно. Но чтобы провести такую рефлексию, должна быть кардинально иная ситуация в самой стране. Процессы переосмысления должны происходить на других уровнях – политическом, историческом и т.д.  – и тогда стало бы возможным работать и с историей Эрмитажа.

Но мы видим, что такие процессы не только не начались, но происходит еще большая консервация общества. И как я уже говорила, Manifesta сделала это видимым.

Например, работа Катарины Фрич «Дама с собачкой», размещенная в будуаре императрицы – как будто бы попытка переосмыслить, по-другому показать это пространство, в котором публика обычно приходит в восхищение от роскоши, не задумываясь о том, что стоит за этим золотом. Но в результате, на мой взгляд, критический потенциал работы исчез, и она только усилила развлекательный эффект. Это же произошло и с другими работами.

Катарина Фрич «Дама с собачкой» / Зимний дворец

Возвращаясь к высказыванию Кенига о  политических спекуляциях. Интересно, что помимо работ, которые напрямую артикулируют политическое высказывание, сама история подготовки Manifesta10 связывается с политической ситуацией в России. Так, у входа на главную экспозицию есть угол, посвященный Публичной программе, где прописана история подготовки биеннале, и точкой отсчета отмечен процесс над Pussy Riot. То есть весь история Manifesta 10тесно связана с политическими событиями – принятием закона о гомофобии, высказыванием Путина о том, что Россия – не Европа и т.д.

Но в результате такая прямая артикуляция политического, на мой взгляд,   выглядит как попытка оправдаться в связи с давлением со стороны арт-сообществ и призывами бойкотировать, мол, у нас нет (само)цензуры и т.д. И я соглашусь с Ольгой, что в результате те смыслы, которые возникли, слишком мелки для биеннале такого масштаба, как раз получилась спекуляция.

Хроника Manifesta10 / Главный штаб

Один из ярких примеров этому – работа Кристины Норман «Сувенир» на Дворцовой площади, которая должна была отсылать к Майдану, как бы реконструировать его здесь. В описании работы, в комментариях художницы все выглядит убедительно. Но в действительности модель елки в масштабе Дворцовой площади очень мелкая,  а рядом с Александрийским столпом в принципе выглядит невнятно, если не знать что это, можно подумать, что строительные леса. То есть для широкой публики вряд ли работа была понятна, тем более что уже  5 августа она была демонтирована.

А.Б.: Я бы добавил, что ряд работ подчеркивает для меня такой нарциссический момент характера выставки. Уже сам Кениг говорил, что ему интересно работать не с Manifesta, но с Эрмитажем. И это можно увидеть, например, в работе  Франсиса Алиса «Копейка». Когда-то в период своего тинейджерства он с братом пытался сбежать из Бельгии в СССР, но тогда машина сломалась. И вот сейчас он получил возможность эту мечту повторить: проделал на Ладе-«копейке» путь из Бельгии в Россию и разбил ее во дворике Зимнего дворца. Машина там осталась, и это стало таким популярным туристическим местом. Отсылает работа к Manifesta небольшой бирочкой, которую мало кто читает.

Когда мы были на экскурсии с ассистенткой куратора, почти каждое представление работы она начинала с фразы о том, как это было сложно, но у нас получилось, например, выставить Бойса, или Сьюзен Филипс и др. Зал с инсталляцией Бойса, в принципе, символичен. В свое время Пиотровский заявил, что Бойс никогда не будет выставлен в Эрмитаже, потому что он фашист. Такое высказывание показывает полное непонимание практики Бойса, который всю свою художественную жизнь переосмыслял эту травму.

Йозеф Бойс «Экономические ценности» / Зимний дворец

О.Ш.: Мне интересно, каким образом строилась коммуникация с кураторами и художниками в самой России. Получается, что главный, с кем вели диалог кураторы Manifesta, это директор Эрмитажа, но не другие, независимые кураторы. И если думать о будущем, о том, когда у нас будут проводиться подобные вещи, нельзя соглашаться на то, что с нашей стороны, со стороны независимой, альтернативной сцены не будет куратора. И в этом смысле, мне кажется, что то, что произошло, надо рассматривать как симптом. То, как возможна в России сегодня работа с практиками современного искусства, это такой показ признанного западного искусства в признанной государственной институции.

Для меня это показатель консервации российского общества: мы сейчас в наш Эрмитаж добавим современное искусство, которое себя уже зарекомендовало, и вдохнем «новую жизнь» в сам Эрмитаж.

Мне вспоминается недавняя выставка в Гомеле – «Алфавит», которую курировал Михаил Гулин,  – мне показалось, что там, к сожалению, современное беларусское искусство показали традиционным способом. В Эрмитаже же как будто показали современное искусство по-современному, тем не менее, подчинив его собственным правилам игры: мол, они там, на Западе думали, что приехали нас чему-то поучить, но на самом деле мы их аккуратно вписали в наш Эрмитаж.

Получается, что колониальный дискурс удваивается, а не преодолевается. Они думают, что колонизируют, а на самом деле колонизируют их.

Т.А. По поводу консервации общества и того, что могут художники сделать в такой ситуации, мне очень понравилась работа, которую можно интерпретировать из разных перспектив. С одной стороны, понятна идея показать подвал Эрмитажа, то есть сделать видимым то, что скрывается за всей этой роскошью и как бы современностью, либеральностью. С другой, приезжает художник и видит всю эту заржавевшую систему, например, условия, в которых живут кошки Эрмитажа. Он решает изменить ситуацию – обращается к руководству, персоналу, но реально ли ему изменить сознание людей, то есть изменить систему? В данной ситуации получается, что нет. Но что я могу делать, чтобы внести реальный вклад? – спрашивает он себя, эта фраза звучит в фильме. Хотя, бы помочь кошкам. И он с группой ассистентов вычищает подвалы, строит кошкам лежаки, спортивные приспособления… С одной стороны, все это выглядит забавно, но с другой, на фоне атмосферы и работников Эрмитаже, очень символично и даже печально.

Работа проникнута юмором, что мне очень понравилось, возможно, за такой оптикой – хоть за ней считывается некоторое отчаяние художника сегодня – будущее.

Фрагмент проекта Эрика ван Лисхаута / Главный штаб

А.Б.: Можно поговорить о Публичной программе, которая мне наиболее интересна.  Потому что, если сравнивать, то статичность неперформативность основной экспозиции как бы находится в противовес нестабильности и спонтанности Публичной программы. Но в то же время вся эта политическая повестка – обсуждение о стратегиях бойкота и т.д. – вытеснены в такое пространство, которое не является доступным для широкой публике. Меня в свое время очень воодушевило интервью Иоанны Варши, потому что для нее ситуация была сложнее, чем для Кенига. С одной стороны, на нее давил институциональный аппарат Эрмитажа, самой Manifesta, с другой, те художники, с которыми она работала и которые уговаривали ее отказаться. Но она отвечала, и мне этот вызов нравится, что

одно дело – сделать активистскую биеннале в Берлине, другой – попытаться сформировать какие-то условия для художественных высказываний Петербурге.

Я не видел большую часть публичной программы в связи с ее (не)доступностью, которую обозначил выше, но судя по тем обсуждениям, которые происходят вокруг нее, главным вопросом и для нее стал вопрос локализации (провокация, цензура), но не тот ряд дискурсивных вопросов, которые она могла бы задать.

В принципе, интересно порассуждать о бойкоте и его действенности. Потому что, например, группа «Что делать», которая как раз могла бы в рамках Manifesta задаваться вопросами солидарности, потому что работает с этой темой, отказалась от участия. Тема (не)участия для нас, в принципе, актуальна, потому что часто беларусские независимые художники и кураторы оказываются в ситуации такого выбора. На протяжение подготовки Manifesta10 было несколько стратегий – активный бойкот, возможно, не очень популярный, но его поддержала часть художников с Украины, Западной Европы; а также стратегия, связанная с позицией Варши, и которую наиболее интересно, на мой взгляд, реализовала группа «Что делать». Еще год назад они в Петербурге организовали Школу вовлеченного искусства – долгосрочный проект, который работает на создание сообщества в Петербурге. Они отказались от участия в рамках Manifesta, но в то же время активно устраивали свои мероприятия на протяжение биеннале.

То есть если мы не имеем пространства для обсуждения действительно важных проблем на высоком уровне, мы можем солидаризироваться с художниками, которые разделяют наши взгляды на то, что происходит в Украине, и создать некоторое пространство солидарности.

Понятно, что эффект меньший, но в данных условиях это была одна из наиболее адекватных стратегий.

Т.А.: Что касается (не)участия, мне также очень близка позиция Варши, и это хорошо, в первую очередь, для критиков, что Manifesta состоялась, иначе нам осталось бы строить догадки. Если говорить о применение таких тактик у нас, мы как раз и реализуем стратегию «Что делать» – создаем свои альтернативные пространства солидарности, где обсуждение становится возможным.

А.Б.: Я вспоминаю тезис Умберто Эко, который писал, что бойкот в культурной сфере – вещь сложная, нужно четко понимать, что часто бойкот и отказ от коммуникации, скорее, проигрывает, но в тоже время имеет силу. Эко приводит пример о том, что бойкот каких-то интеллектуальных событий в Иране, например, или в Израиле напрочь отсек возможности коммуникации и блокировал их. В проектах, подобных Manifesta, на мой взгляд, всегда есть такая плавающая планка, и каждый раз нужно анализировать и принимать решения, исходя от конкретного контекста.

Фрагмент живописного холста Марлен Дюма / Зимний дворец

О.Ш.: Я пока не очень представляю, как можно участвовать в проектах наших госинституций. Чаще всего на выходе получается искажение работ и контекста, создаются спекулятивные истории. Возможно, потому что у нас не выработаны или не работают ни профессиональные,  ни партнерские, ни этические нормы. За редким исключением такие проекты делают независимые кураторы, однако чаще всего это люди, которые заранее согласны делать то, что скажет государство.

Т.А.: Еще один важный именно для нас момент  –  тот факт, что Беларусь полностью выпала из Manifesta. Имею в виду не отсутствие художников, это выбор куратора, но, если учесть то, что Публичная программа биеннале построена на рефлексии вокруг постсоветского пространства и точкой пересечения выбран Витебский вокзал, удивляет, что даже на карте не обозначен ни один беларусский город. Хотя дорога из Петербурга в Вильнюс или любой другой город Западной Европы лежит через Витебск.

Получается, что Беларусь как бы выпала из этого пространства рефлексии.

О.Ш.: Да, это вопрос, но ответить на него может только куратор. Мы можем только предполагать.

Возможно, в этом есть и наша вина: может, мы сами мало делаем для того, чтобы быть услышанными, чтобы громко заявлять о себе.

Возможно, мы не так активно, как следовало бы, обращаемся к глобальному миру, например, очерчивают свою позицию по поводу тех же событий в Украине. То есть это для нас хороший повод обратиться к самим же себе и по-другому выстраивать свои стратегии.

Фотографии © pARTisan

Мнения авторов не всегда совпадают с позицией редакции. Если вы заметили ошибки, пожалуйста, пишите нам.