Партизан и Антипартизан

Игорь Тишин, проект «Легкое партизанское движение», 1997

Игорь Тишин, проект «Легкое партизанское движение», 1997

Игорь Тишин, проект «Легкое партизанское движение», 1997

Игорь Тишин, проект «Легкое партизанское движение», 1997

Игорь Тишин, проект «Легкое партизанское движение», 1997

Игорь Тишин, проект «Легкое партизанское движение», 1997

Игорь Тишин, проект «Легкое партизанское движение», 1997

Игорь Тишин, проект «Легкое партизанское движение», 1997

Игорь Тишин, проект «Легкое партизанское движение», 1997

Игорь Тишин, «Мобильная выставка», 1995

Игорь Тишин, «Мобильная выставка», 1995

Игорь Тишин, «Мобильная выставка», 1995

Игорь Тишин, «Мобильная выставка», 1995

Игорь Тишин, «Мобильная выставка», 1995

Архив! © pARTisan #1’2002. Публикуется фрагментами

ВЕЛИКИЙ ПАРТИЗАН

В отличие от остальных героев социалистического реализма, Великий Партизан — не демиург, не создатель «совершенного» социального строя. В ряду Великих Строителей коммунизма он был партизаном в онтологическом смысле, т. е. героем за пределами системы, а потому и не попадал в иерархию наиболее чтимых образов новых богов.

Своим появлением Великий Партизан обязан битве с гигантами Третьего Рейха, которая дала Системе еще один, более важный с точки зрения претензии на мировое господство, образ Великого Солдата — освободителя покоренных народов. Беларусь как территория, где наиболее тесно взаимосвязаны действия исторического партизана и Второй мировой войны, отождествлялась с демоном Великого Партизана, что на практике означало получение идеологического заказа на моделирование и репродукцию образа Героя. В течение нескольких послевоенных десятилетий создание симулякра народного борца с нацистскими титанами превратилось в основную задачу официального культурного процесса в Беларуси.

Конечно, доминирование Партизана в официальном культурном процессе не было монопольным. Параллельно  происходила симуляция других персонажей советской сценографии счастья. Однако, судя по тонно-километровому выброшенному на-гора партизанскому материалу, можно утверждать, что именно разработка мифологемы Великого Партизана стала уникальным белорусским культурным продуктом советской эпохи. К сожалению, Великий Партизан был одним из наименее интересных бого-героев советской эпохи. Из-за своей типажной маргинальности многочисленные принципиально важные и наиболее интересные для нас аспекты слабо прочитываются в образе Великого Партизана.

Например, не является таким уж очевидным декадентский дискурс Великого Партизана; невыразительно очерчивается и его стремление к смерти. Эманация Великого Партизана в персонифицированных реальных участниках войны из-за амбивалентности этических оценок сужает диапазон интерпретации. Значительно больший интерес вызывают образы «классических» советских демиургов — Великого Сталевара, Великого Шахтера, Великого Комсомольца, Великого Оленевода, Шелкопряда, Ткачихи, Доярки, Хлебороба, Ученого и т. д. Наконец, образ главного создателя — Великого Коммуниста — заслуживает специального рассмотрения. Но Великий Партизан интересен для нас в связи с другими обстоятельствами.

Появление мифологемы Великого Партизана именно на территории Беларуси венчает одну удивительную мифологическую конструкцию. Дело в том, что феномен Партизана, внесистемного героя, — для белорусов едва ли не тотемный, родовой код, как и сама внесистемность, которую a posteriori можно определить как один из атрибутов белорусскости.

С конца XVIII века, а это значит, с момента полной колонизации Великого Княжества Литовского (которое теперь называется Беларусью), партизанство становится единственно возможной формой de la résistans nationale (национального сопротивления), партизаном же является реальный белорусский культурный герой, отстаивающий свое право на сохранение собственной культурной идентичности. Появление в белорусской культуре советского бого-героя Великого Партизана создает сюрреалистическую картину параллельного существования двух партизан; при этом референтный партизан становится Антипартизаном — демоном среди симулякров советских богов.

АНТИПАРТИЗАН

Демонизм антипартизана, скорее, метафора его хтонического происхождения и его принадлежности к жителям белорусского Тартара, андерграунда, подполья. Антипартизан, несомненно, — соперник симулякрам советских демиургов, для них он действительно демон, который создает культурные автономии, недостижимые для юрисдикции советских бого-героев. 

Но соперничество моделируется не по линии высокое — низкое, небо — преисподняя. Антипартизан — это автохтон, рожденный этой землею, демиурги — пришельцы, боги-колонизаторы. Антипартизан есть автор, реальный культурный герой. Великие создатели — только симуляции культурных героев. Антипартизан — европеец, модернист, скорее, христианин или сознательный агностик. Демиурги — евразийцы, декаденты, скорее, язычники, которые временами выдают себя за православных.

Коллизия двух партизан вырисовывается в достаточно красивую, хотя рискованную, образную конструкцию — Христа и Антихриста, бога и демона, где богом выступает фактический демон — советский бого-герой партизан, а демон — антипартизан — на самом деле тот реальный если не бог, то приближенный к нему, согласно логике мифа, герой.

Можно было бы отказаться от негативной симметрии и сойтись на абсурдном сосуществовании двух бого-героев, что создавало бы не менее красивую картину симметричного партизана, где ось проходила бы не по горизонтали, а по вертикали. Но не будем соблазняться построением таких экстравагантных, сюрреалистических конструкций (хотя немного сюрреализма — вещь необходимая для адекватного понимания феномена белорусcкой культуры), тем более что противоположные атрибуты Партизана и Антипартизана не позволяют нам этого сделать. Поэтому просто перевернем конструкцию и далее будем называть Антипартизана, референтного культурного героя, — Партизаном, а Партизан советской мифологии, соответственно, станет для нас Антипартизаном относительно реального партизана.

ПАРТИЗАН

Партизан появляется там, где есть воля к сопротивлению, но нет возможности победить врага в честной битве. Когда силы слишком неровны, враг дает вам две возможности: погибнуть — или погибнуть. В первом случае это жертвенная смерть героя, но после нее соперник остается безальтернативным хозяином вашего дома, и более некому защищать право на его автономию. Во втором — вам даруется физическая жизнь, но отнимается ваше «Я», которое на самом деле вам больше не нужно, потому что до самой смерти оно останется источником мучительного осознания вашего рабского состояния. Но вы сами, отбросив оба предложения, выберите третий, наиболее опасный для врага путь — путь партизана.

Белорусы шли всеми тремя возможными путями. Одни принимали вызов и гибли. Вторые смирились с жизнью инсектов и стали уступчивым и смиренным биоматериалом для иноземцев. Третьи выбрали единственно возможную форму самосохранения — карму партизана. Нет смысла давать в этом тексте хронику белорусского партизанства. Достаточно отметить, что началось оно с восстания Костюшко и продолжается до сих пор, принимая разнообразные формы сопротивления, как политического (Позьняк), культурного (Дубавец), акционистского (Мирон), так и другого.

Для нас важно не определение персоналий белорусского партизанского пантеона (к ним можно причислить большую часть выдающихся деятелей белорусской культуры). Важнее обозначить общие черты, присущие представителям dе la résistance nationale — арсенального сопротивления (Калиновский, Булак-Балахович) или культурно-просветительской деятельности (Богушевич, Ластовский, Короткевич).

В более широком плане партизана можно определить как человека вне системы, причем это не пассивная внесистемность. Она приобретает форму активного сопротивления, а временами и вооруженного восстания. Партизан a priori не способен ни к какой, кроме внешней, коллаборации с системой. Всякая внутренняя коллаборация с системой снимает детерминацию партизана как социокультурного феномена.

Задачей партизана не является уничтожение этой системы. Это его отдаленная цель, но, приближаясь к ней, партизан также утрачивает дефиницию партизана и сам структурируется в единицу альтернативной системы, когда его деятельность становится регулярным движением. Основная задача партизана — физически сохранить свой культурный код, по возможности расширить территорию своего присутствия, максимально деконструировать систему, приблизить момент взаимного уничтожения. 

Цель партизана иногда может казаться недостижимой или может быть реализована только в далеком будущем. Тогда его сопротивление системе станет личной миссией, подвигом героя, который осознает, что ему не суждено дожить до победы.

Сила партизана в том, что он осваивает пространства, недостижимые для системы. Просторы эти — зоны иррационального, проникновение в которые для системы невозможно ввиду ее нахождения a priori в сфере рационального дискурса. Одновременно партизан прекрасно ориентируется в лабиринтах системы. Зная ее слабые места, он способен наносить системе болезненные удары, после чего, растворяясь в своем недостижимом укрытии, исчезнуть с обратной стороны зеркального стекла, в зону для нее (системы) неразличимого. Партизан может стать настоящим кошмаром для системы, сублимацией ее подсознательного страха, потому что страх появляется там, где заканчивается территория, досягаемая для рефлексии, и начинается зона неизвестного и необъяснимого.

Территория белорусского партизана, его опора, зона иррационального — скорее, Хтонос, нежели Аврос. Он типичный автохтон, которого вдохновляет не мистика небес, но сакральность земли, тень Воина, духи предков, перед которыми он ответственен, ведь он наследник и носитель культурного кода. Он сам воин. За 200 лет существования партизаны стали особой кастой воинов, белорусским эквивалентом японских самураев.

Мантра белорусского партизана звучит так же, как мантра каждого мистического вероисповедания: ВОЗРОЖДЕНИЕ. Именно на этом понятии основывается квинтэссенция всякой религиозности, если считать ее (религию) попыткой преодоления экзистенциального страха, страха перед тем неизвестным, которое находится вне территории жизни; попыткой экстраполяции этой территории через смерть по ту сторону, в неведомое; попыткой найти смысл, который тотально исчезает, когда его — возрождения — нет.

Но для партизана возрождение — не персонифицированное, личное спасение христианина или мусульманина. Для него это возрождение мистической святыни бацькаўшчыны, останки которой находятся где-то глубоко в недрах. Это возвращение собственной чести, собственного дома, где он не должен прятаться по ту сторону зеркала, не должен быть партизаном, где он становится хозяином своих территорий. Уже сама борьба за это для него — избавление, потому что дает ему смысл существования, делается его религией, мистической сверхидеей.

СМЕРТЬ ВЕЛИКОГО ПАРТИЗАНА

Советские демиурги были не богами, а только бого-людьми. По закону мифа путь героя к богам проходит через смерть и последующее возрождение. Прожив около 70 лет (средняя продолжительность человеческой жизни), боги умерли, так и не возродившись, оставив после себя удивительную и по-своему уникальную эстетическую конструкцию, грандиозную сценографию одного утопического проекта под названием «Счастье».

Вместе с другими советскими богами скончался и Великий Партизан. Сегодня только остатки его и других культов в виде тысяч живописных холстов, множества монументов и кинофильмов напоминают нам о попытке осуществления удивительной религии, которой не было суждено стать сакральным учением. Коммунистическая утопия не была явлением ни рациональным, ни иррациональным. Вместо надежды на избавление она могла дать одно — пышную, но плоскую декорацию на границе жизни и смерти, через грандиозные колоннады которой сияла только холодная пустота неизвестного необъятного пространства.

Появление в белорусской культуре симулякра Великого Партизана создало парадоксальную и вместе с тем символическую конструкцию параллельного существования двух мифических героев-партизан: декадентского бого- героя и реального культурного героя. Однако эта конструкция просуществовала исторически непродолжительное время и распалась вместе с кончиной советских богов.

Тезис про декадентский характер советской эстетики может показаться довольно рискованным и спорным утверждением, так как термин decadentia (лат. «упадок»), на первый взгляд, противоречит созидательной риторике советской мифологии. Но парадокс в том, что коммунистическая Утопия — одна из наиболее причудливых форм декаданса, когда декларируется расцвет, но на самом деле происходит упадок, строится «город солнца», который в реальности оказывается ГУЛАГом, коллективный оптимизм общества становится индивидуальным пессимизмом личности, способной к самостоятельному мышлению, декларация высокой моральности реализовывается в деградацию морали.

Между этими двумя полюсами — Утопией и Реальностью — неизбежно должен возникнуть занавес из декораций, которые для одной стороны (Утопии) должны прятать настоящую картину распада Реальности, для второй (Реальности) — создавать иллюзию материализации, осуществления Утопии. Эстетика социалистического реализма и стала той ширмой, занавесом между Реальностью и Утопией. Несмотря на декларации коммунистической мифологии, она была проявлением очень удивительной, но по сути декадентской эстетики.

В отличие от Великого Партизана, эпоха реального Партизана еще не закончилась. Появление Партизана стало историческим ответом на процесс этнокультурной стерилизации, когда сохранение культурного кода сделалось синонимом de la résistance nationale, национального антиколониального сопротивления.

История национального возрождения (независимо от того, принимает оно форму креативного или просветительского процесса либо арсенальной борьбы) — это опыт антиколониального сопротивления белорусского культурного героя. В течение более чем двух столетий практика партизана являлась необходимой стратегией самосохранения, безальтернативной технологией выживания белорусской культуры.

ЭПИЛОГ

Чтобы получить искупление вины, народ должен пожертвовать богам нечто ценное. Само понятие искупления содержит смысл этого действия. Вина должна быть выкуплена у богов такой ценой, которую они посчитают достойной, соответствующей глубине вины. Одним народам, чтобы выкупить вину, достаточно принести в жертву барана, другим — быка. Белорусы приносят в жертву Героя. Это единственная для нас возможность, соответствующая плата за безволие и мимикрию, за измену собственному «Я».

Только Герой может спасти народ, лишенный собственной чести. Однако этот народ не исчезнет, пока он еще способный рождать Героя.

Артур Клинов

Фотографии © Игоря Тишина.

Мнения авторов не всегда совпадают с позицией редакции. Если вы заметили ошибки, пожалуйста, пишите нам.

Использование авторского визуального материала текста строго запрещено. 


Leave a Reply


pARTisan©, 2012-2024. Дизайн: Vera Reshto. Вёрстка: Swagg.byАнтивирус для сайта WordPres СтопВирус

109 queries in 0,370 seconds.