Архив! © pARTisan #2’2004

Культура — это версия. Болото и небо, Стоунхендж и калийная соль, топинамбур и финик, инки и даки, белсоцреализм и панк, трансвеститы и яппи — все сущее имеет свою версию. Бесчисленные культуры-версии включают в себя структуру и температуру, строй и быт, традиции и идеологию, эмоции и рацио, в том числе и саму жизнь. Это все — лишь части различных культур-версий. Каждый человек и каждый народ имеют свою версию или даже несколько версий, которые могут сочетаться, а могут и конфликтовать между собой. К примеру, белорусы имеют несколько версий себя — несколько культур разного уровня развития и гармонии.

Моя культура существует до тех пор, пока я создаю версию моего существования. И твоя культура не пропадет, пока ты создаешь версию своего существования. Однако моя культура не исчезнет даже тогда, когда я перестану создавать версию моей жизни, но ты — будешь создавать версию моей жизни. В этом смысле культура может быть своя и чужая. Версии возникают, создаются, поддерживаются, развиваются и исчезают — или вместе с жизнью, или вытесняются другими версиями. Нередко начинается война версий.

Демократия, диктатура, потребительство могут каким-то образом влиять на искусство, которое стремится пересказать версию в фиксированных метафорах и образах. Но они не влияют на культуру. Можно продать на рынке ведро топинамбура или рассыпать на дороге кузов фиников, перед этим убив водителя грузовика. Но от этого не перестанут существовать культуры топинамбура и фиников. И даже версия водителя останется в полицейском протоколе.

Версии существования — живые, переменчивые, непрерывные. Они останавливаются только в своих слепках — наскальных рисунках, первой модели «Ford T» или «Кратком курсе истории ВКПб». Версии — воображаются, и поэтому они никогда не перестают размножаться и бороться друг с другом. Причем результат непредсказуем. Национальным спортом у самой хуторской нации Европы становится баскетбол, а национальной поэзией самой картофельной нации — бататные хайку. К тому же каждая нация состоит из суммы индивидов, каждый из которых имеет свою версию. А составленная из миллиардов версий Культура намного опережает жизнь, ведь она — представление, которому нет границ ни во времени, ни в пространстве.

Грозят ли нам упадок культуры или уменьшение ее роли? Это вопрос упадка или потери версии, а значит, и смысла нашего существования. Мы должны все вместе полностью сойти с ума, но и в этом случае нет гарантии, что мы не станем объектом версии себя, которую составят какие-то посторонние наблюдатели. Мы можем все вместе прекратить свое существование, но и тогда из наших следов или даже только воспоминания о нас, или вообще — из придумывания нас — все равно кто-то составит нашу свою версию. Поэтому культура практически неистребима. И человечество не способно справиться с нею, так же как не способно ответить на более простой вопрос — что такое разум и что такое жизнь?

Жизнь — лишь небольшая часть культуры, причем не самая важная. Вместе с эволюцией мы стремимся развивать и наши версии — до сих пор чрезвычайно хрупкие перед нами, как и мы перед ними. Мы склоняем головы перед чудом воздействия на нас версий Моцарта или Ван Гога. Мы не знаем механизма осознанного творения таких чудес, и мы не знаем, хорошо ли они воздействуют на нас или плохо. В этом смысле мы — все еще первобытные люди. Наши версии — первобытные. Наша культура находится только в самом начале эволюции — так мало она чего знает и умеет.

Приходит время, и версия перестает удовлетворять нас. Но это не значит, что отпала необходимость в версии. Наоборот, это мощный стимулятор для создания новой версии, которая показалась бы нам интересной. Надо сказать, что упадок культуры часто ошибочно связывают с упадком искусства. Но и здесь речь идет исключительно о форме — о способах фиксации. Нас может не удовлетворять дизайн чайника, но это вовсе не значит, что мы отказываемся пить чай. В таких случаях речь идет об инфраструктуре, которая, словно строительные леса, всегда временная и требует обновления. Что касается содержания, версии, то она сама произносится через нас, и найти ей нужный образ — наша забота, независимо от того, работаем мы на бетономешалке или клеим скульптуры, сидим в тюрьме или составляем замок из пивных жестянок, придумываем музыку или ставим ноги на ширину плеч. Насколько мы интересны миру и самим себе в любой своей ипостаси, настолько интересна наша версия существования. Наконец, мы приходим к такому универсальному пониманию культуры как версии, которую прочитываем в самых разных фиксациях.

Совсем необязательно быть художником, или композитором, или писателем, чтобы создавать версии существования. По крайней мере, не более обязательно, чем продавать селедку на рынке, либо плавать на байдарке, либо просто быть человеком с бородой. Сказать, что исполнение обрядовой песни со сцены — это культура — то же самое, что рассматривать живую природу в зоопарке. Культ фиксированных образов постепенно привел нас к профанации версий.

Это правда, что так называемый профессиональный творец становится заложником своего профессионализма. Ведь приходит то время, когда козы на проспекте Машерова больше радуют глаз, чем вернисаж заслуженного живописца. Совершив турне по Олимпу, искусство вернется к своему функциональному началу — в мир бесконечных возможностей для создания версий существования. Что касается профессиональной принадлежности художника или литератора, она не исчезнет, но неизбежно станет в один ровный ряд с функциями парикмахера или стоматолога, с характеристиками топинамбура или фиников, с видением неба или болота — всего, что имеет свою версию, то есть — культуру.

Мнения авторов не всегда совпадают с позицией редакции. Если вы заметили ошибки, пожалуйста, пишите нам.

Использование авторского визуального материала текста строго запрещено.