Публикуется фрагментами. Полностью читайте в юбилейном номере «pARTisan» #20, который готовится к изданию.

Дискуссия состоялась 3 декабря 2012 года в Галерее «Ў»

Участники:

Валентин Акудович — философ, Ольга Гапеева — поэтесса, лингвистка,  Артур Клинов — художник, литератор, главный редактор «pARTisan», Андрей Кудиненко — кинорежиссер, Сергей Шабохин — художник, куратор, редактор интернет-портала «АртАктивист», Ольга Шпарага — философ, редактор интернет-портала «Новая Европа». Модератор — Татьяна Артимович.

Татьяна Артимович: В этом году «pARTisan» празднует свой юбилей. Появившись 10 лет назад как альтернатива официальному художественному дискурсу, «pARTisan» долгие годы являлся фактически единственной свободной площадкой для печатного художественного высказывания. Сегодня ситуация в художественной среде Беларуси изменилась: современное искусство перестало быть альтернативным. Яркий пример — нынешняя Триеннале современного искусства, где актуальные художественные практики естественно — во всяком случае, это так преподносилось — вписались в официальный контекст.

Но прежде чем обратиться к вопросу актуальности «партизанской» стратегии, хотелось бы затронуть тему, с которой, в принципе, и начинался журнал — какова сегодня концепция (если ее можно очертить) современного арта и культуры? Можно ли определить, для кого белорусское актуальное искусство является сегодня актуальным?

Валентин Акудович: 10 лет назад не только мне, но всем, кого заангажировал «pARTisan», представлялось, что мы знаем, что есть актуальное искусство, для чего оно нужно Беларуси, белорусской культуре и лично каждому из нас. Сегодня, честно говоря, я абсолютно не представляю, что это такое.

При всей широте палитры мнений относительно определения актуального как такового, мне совершенно не понятно, для кого оно актуально и актуально ли оно хотя бы для самого себя? 

Я бы эту ситуацию связал, прежде всего, с тем, что наше время, с точки зрения теоретиков постмодерна, — это время тотального кризиса всех идеологий, эстетических в том числе.

Артур Клинов: Я смотрю на ситуацию более оптимистично. Актуальное искусство сегодня — это то искусство, которое ведет свой интеллектуальный поиск на грани социальных проблем. Да, вы правы, современный мир стремительно меняется. А значит, он ставит перед нами все новые и новые вопросы, дает нам все новый материал для осмысления. Пока искусство будет пытаться на эти вопросы ответить, оно будет оставаться актуальным. Как только оно уходит в сферу чистой формы, — оно теряет нерв.

Оно превращается в холодную игру в бисер, важную только для самих художников, замыкается на себе, становится неинтересным для других, а значит, для этих других не актуальным.

Сергей Шабохин: За последние 40 лет, на мой взгляд, белорусское искусство переживало и переживает много трансформаций. Последние 10 лет мы наблюдаем такие тенденции, как институализация искусства, политизация, обращение художника к зрителю, попытка работать с другими средствами и формами. В широком смысле это все одна тенденция — переход к глобализации. В принципе, белорусское искусство, на мой взгляд, стало частью этого процесса.

Андрей Кудиненко: В то время, когда «pARTisan» появился, мы действительно думали, что все находятся в своих партизанских отрядах, но надо объединяться, чтобы выступить единым фронтом. Но произошло какое-то «размыление» всего. Я часто бываю в жюри различных кинофестивалей и могу констатировать, что, да, сейчас легко снять фильм, но ушла аутентичность, все стали космополитами, само понятие белорусскости растворилось. Что это такое?

Возможно, белорусам нужно заняться поиском каких-то своих вещей, создавать мифологию определенных мест, Полесья, например. Когда-то мы сделали фильм об осмысленной с современной точки зрения оккупации. После этого выходит фильм Лозницы, который к Беларуси вообще не имеет никакого отношения.

То есть Беларусь стала неким общим местом. Даже язык не стал особенностью. Что такое белорусское актуальное?

Ольга Шпарага: Если говорить о концепции современного белорусского искусства, я начала бы с того, а есть ли у современного искусства вообще концепт? Причем, — и это созвучно с тем, что говорили другие эксперты, — я на это смотрю в позитивном ключе и считаю, что задача современного искусства — выходить за пределы всех концепций. Философски говоря, его задача в трансгрессии, в том, чтобы локальные темы переводить на глобальный уровень. Это может быть экология, поиск эстетических средств, артикуляция идентичности — национальной, культурной и т.д.

Мне кажется, современное искусство ни в коем случае не предлагает, как бы нам этого ни хотелось, некий концепт национальной культуры. Современное искусство — это такой маркер. 

Современные художники обнажают нерв современности и маркируют события и проблемы не только для граждан своей страны, но и для тех, кто живет в любом другом месте земного шара. И белорусские художники также пытаются этот нерв обнажить и показать, что в Беларуси «нервная» ситуация, много важных тем, которые могут быть интересны не только для нас.

Татьяна Артимович: Но можно ли все же определить лицо современного белорусского искусства и культуры? Какие бренды или антибренды, ценности оно представляет?

Валентин Акудович: А современный бренд шведского или турецкого искусства можно определить? Если в классическом искусстве, во французском импрессионизма, например, можно было это сделать, то сегодня все рассыпалось. Весь мир культуры и искусства сведен к контенту в интернете, и никто особенно не присматривается, где это сделано — во Франции, Нидерландах или Беларуси. Поэтому рассуждать в тех категориях, когда искусство презентовало какую-то национальную культуру, сейчас уже не приходится. И это не только наша проблема.

Скорее, как Ольга сказала, кто-то нащупал некий «нерв» и обнаружил его в своем творческом акте, который хотя бы на минуту захватил глобальное пространство, потому что в следующую минуту уже появится что-то другое.

Вот и весь бренд. А вообще нам нужно переписывать словарь. Те определения и коннотации, в которых мы пытаемся оценить и понять проблемы современной культуры, уже мало для чего пригодны.

Артур Клинов: Не думаю, что сегодня можно определить белорусский бренд в современном искусстве. Все европейские народы уже давно пользуются одним языком искусства — теми же самыми формами и средствами выражения. На своеобразие могло бы влиять содержание высказывания. Но большинство европейских народов волнуют одни и те же проблемы.

В этом смысле Беларусь — уникальная страна. Она могла бы работать со своим уникальным содержанием, но почему-то этим преимуществом не пользуется.

Андрей Кудиненко: Мне кажется, что со времен наших партизанских отрядов ничего так и не произошло. Ярких событий, которые бы попали в резонанс со зрителем, нет. В основном актуальное искусство направлено на самого художника, его друзей и, возможно, еще пару-тройку кураторов биеннале. Это так и осталось такими маленькими локальными партизанскими выступлениями.

Мы сами наше общество представляем одномерно, и, в принципе, так нас представляют везде — последняя диктатура, и все вокруг этого крутится. И мы никак из этого контекста не вырвемся.

Проблема еще в том, что нет диалога, нет спора, нет площадки для этого спора. Дубавец что-то сказал, тут же  Строцев что-то совсем другое высказал, потом Глобус, и раз — все затихло. А нужны жаркие споры, где никто не выиграет и каждый останется при своем мнении. «PARTisan» — тоже маленькая площадка, о которой мало кто знает и мало кто читает. Он также не стал событием.

Ольга Гапеева: А мне кажется, что эта ситуация — когда нет публичного пространства — легко объясняется. Например, Глобус писал о том, что один человек выдал за свои чужие стихи. И в нормальной стране за такое человека уже бы исключили из Союза. У нас этого не произошло, потому что здесь публичное пространство работает совсем не так, как в западных странах. У нас оно не является таким местом, куда мы можем выйти, что-то сделать видимым — и от этого будет какой-то смысл. Площадки есть, но почему-то функция публичного пространства у нас не срабатывает. Вопрос: почему?

Татьяна Артимович: Таким образом, попытаемся подвести черту: остается ли «партизанская» стратегия актуальной для белорусской культуры и искусства? Или время партизан, действительно, ушло?

Сергей Шабохин: Я писал уже в одной своей статье, что «нулевые», в принципе, прошли под флагом «партизанской»  стратегии, которая оказалась жизнеспособной: журнал «pARTisan», галерея «Подземка», все эти квартирные выставки. Да, тогда «pARTisan» объединил разные сферы, что было крайне необходимо белорусской культуре на тот момент. Есть известная фотосерия Игоря Тишина — «Легкое партизанское движение», где партизаны не стреляли, а просто лежали на столе, ходили в баню и т.д.

Для меня эта серия, которая была создана до появления журнала, буквально предсказала то, что будет с белорусской культурой в течение «нулевых», — такое тихое спокойное партизанское движение, лишенное открытых боев и сопротивления. 

И оно, повторюсь, оказалось жизнеспособным. Оно и сейчас может таким остаться, но при наличии активного сопротивления: «партизанская»  культура как оппозиция официальной культуре и ее засилью. Но пока все это превратилось в такую ностальгию по большому модернистскому авангардному жесту. С другой стороны, возможно, оно не станет жизнеспособным, потому что в самом выражении «партизан» заложено то, что ты пытаешься дистанцироваться, пытаешься уйти, в принципе, не можешь изменить основы.

Ольга Гапеева: Мы должны помнить, что, создавая какой-то новый субъект (скажем, такой, который отличался бы от того, что уже существует в современном дискурсе), мы тем самым продуцируем определенные нормы и правила. Здесь мы возвращаемся к мысли, которую я озвучила вначале, что категория субъекта не описательная, а нормосоздающая.

И где гарантия, что, создав «новый» субъект, мы не начнем воссоздавать шаблоны, которыми пользуются государство или патриархат и т.д.?

Но это не значит, что мы не можем или не должны работать с понятием субъекта. Мне кажется, эта работа как раз и состоит в том, чтобы деконструировать. И партизанщина — очень хорошая стратегия, чтобы «подрывать» в хорошем смысле или деконструировать ту идентичность, которая существует сейчас.

Ольга Шпарага: Накануне дискуссии вышел ролик к 10-летию «pARTisan». Мы обсуждали, что ролик получился самоироничный. Надо отдать должное Артуру Клинову за то, что он осмысливает «pARTisan». Такая функция самокритики, самоанализа — это новая функция, потому что начинался «pARTisan» с чего-то другого.

Когда Артур писал свой манифест, идея заключалась в том, что «партизан» — форма существования белорусской культуры, сегодня же перед нами уже другая форма — форма самокритики, которая сигнализирует о том, что сама культура стала более разнообразной, многомерной и открытой. Я несколько раз уже говорила, что современное искусство не массовое явление, оно по определению партизанское: тихонько продвинуться, поднять вопрос или тему, которая затем всех взбудоражит. Это говорит в пользу журнала «pARTisan».

Андрей Кудиненко: Какие перспективы могут быть у партизана? Или коллаборация, или деградация, или победа — а это невозможно. А что есть коллаборация или деградация? Главное процесс.

Фоторепортаж с дикуссии можно посмотреть в нашей ГАЛЕРЕЕ.

Мнения авторов не всегда совпадают с позицией редакции. Если вы заметили ошибки, пожалуйста, пишите нам.

Использование авторского визуального материала текста строго запрещено.