Какие ассоциации вызывает у нас словосочетание «свободный художник»? Для кого-то это звучит как поэтическая метафора, воскрешающая в памяти образы либо возвышенных юношей-романтиков с горящими глазами и пышными шевелюрами, готовых на любые жертвы во имя искусства или революции, либо циничных и бородатых чудаков, исповедующих анархистские принципы в качестве своей философии жизни (даже если за этим не стоит никакой политически отрефлексированной позиции).

Работа Евгения Шадко. Выставка «Измерение пустоты», Минск 2015. Фото: Виктории Щербаковой, Галерея «Ў»

Для многих других свободный художник — личность подозрительная и ненадежная. Действительно, человек, не имеющий трудовой книжки, не получающий постоянных доходов, не живущий по расписанию — в едином ритме со страной и трудовым коллективом, — не подчиняющийся правилам трудового распорядка (не важно, идет ли речь о госслужбе, или о наемном труде в частной корпорации), не имеющий обязательств перед государством и вообще — занимающийся сомнительной деятельностью, на которую не распространяются «тарифные ставки» оплаты, — кажется свободным по определению.

Как бы то ни было, вплоть до недавнего времени это выражение бытовало в нашей культуре как литературный штамп, со шлейфом устоявшихся значений, которые, при всех возможных разночтениях, казалось бы, не нуждались в разъяснении. Однако беларусские власти думают иначе. Как стало недавно известно, в проекте Кодекса о культуре намечается ввести процедуру своеобразной нострификации для творческих работников [1]. Механизм уже запущен: созданная «высокая» экспертная комиссия решает, достоин заявитель звания «свободного художника» или нет (в соответствии с установленными критериями оценки художественного уровня) [2]. И когда индивид не сумел убедить комиссию в том, что он — не внук Остапа Бендера (тем более не праправнук лейтенанта Шмидта) и не рядовой участник художественной самодеятельности, он / она лишится права считаться художником. Соответственно, те, кто до сих пор (наивно) полагали, что право на самоопределение в качестве свободного художника — это неотъемлемое и (даже) естественное право автономного индивида, в итоге могут оказаться в роли никем не признанных самозванцев.

Иначе говоря, выражение «свободный художник» отныне подлежит дизъюнкции. Можно остаться художником, утратив свою свободу. А можно остаться свободным, но уже не художником, а кем-то другим.

Впрочем, разве мы не были готовы к такому повороту событий? После принятия закона о налоге на «тунеядство» (официально — Декрет №3 «О предупреждении социального иждивенчества» [3]), не приходилось сомневаться, что на очереди — все свободные художники, которые каким-то образом все еще умудряются жить, работать, но при этом — уходить от налогов и не быть подотчетными государственным службам.

Представляется очевидным, что беларусское государство — не будучи в силах справиться с экономическими вызовами (где взять деньги?), с ситуацией на внутреннем рынке труда (где официальная статистика оказывается далекой от реального положения дел), с неконтролируемой трудовой миграцией, с закрытием предприятий и ростом теневой экономики, — через принятие закона о тунеядстве в очередной раз попыталось решить проблему директивным образом, переложив всю ответственность за собственное бессилие на плечи обычных граждан. Но здесь его ожидает двойное фиаско: во-первых, про художественное воображение в законе о тунеядстве ничего не говорится, и можно не сомневаться, что предприимчивые граждане все равно что-нибудь придумают («На учет возьмусь, а воевать — шиш!» — говоря устами булгаковского персонажа из «Собачьего сердца»); во-вторых, административными методами «язвы» глобального капитализма «излечить» невозможно. Между тем в условиях повсеместного утверждения прекаритета как своеобразной (и, видимо, безальтернативной — на неопределенное будущее) нормы, в статусе «свободного художника» очень скоро окажутся и многие из тех, кто, вообще говоря, к искусству никакого отношения не имел и не собирается иметь.

В то же время обстоятельства гораздо более запутанные, и если мы хотим понять, что это значит и в каком смысле столь трогательная забота беларусского государства о свободных художниках является симптом чего-то иного, — то было бы важно углубиться в детали, .

Начнем с того, что советская культура оставила нам такое богатое фольклорное наследие на тему тунеядства, иждивенчества и социальной вредности «нетрудовых элементов», что отказаться от соблазна поиска советского следа в этой истории очень сложно (особенно если вспомнить о политических биографиях и жизненном опыте тех, кто этот закон инициировал). Могу предположить, что каждый, кто впервые услышал об этом постановлении, невольно хмыкнул, процитировав знаменитое гайдаевское: «Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы, кто хочет сегодня поработать?» Однако, на мой взгляд, не следует усматривать в действиях беларусских властей ренессанс трудовой этики социализма: если это и возвращение к «обществу труда» ( в условиях «общества потребления»), то исключительно в смысле попытки реанимации технологий управления, лишенных, впрочем, какого бы то ни было идейного родства с советским строем.

Без своего содержательного ядра, в иной системе экономических отношений и политических координат советские ноу-хау не работают и не подлежат реэкспорту или франчайзингу.

Чтобы сделать это различие более рельефным, было бы уместно вспомнить хорошо известную, программную статью Осипа Брика «Художник и коммуна», опубликованную в 1919 году. Со временем текст распался на цитаты, самая знаменитая из которых касается как раз трудностей в определении рода деятельности и статуса (свободного) художника: «Сапожник делает сапоги, столяр столы. А что делает художник? Он ничего не делает; он „творит“. Неясно и подозрительно» [4]. У этого утверждения много различных подтекстов: это вопрос и о том, как определить, как квалифицировать нематериальный труд и вписать его в категориальную сетку социалистической экономики; и о том, как решить проблему оплаты этого труда на эксплицитных, рациональных и прозрачных основаниях; и о том, какую пользу может приносить художник обществу (и должен ли он это делать). Если художник — такой же гражданин, как и все другие члены общества, и если его труд оплачивает государство (а «творец» при этом притязает на часть общественного богатства), то он не может быть свободен от тех принципов или задач, которые это общество стремится реализовать. В этом контексте тезис о том, что «труд художника должен быть точно определен и зарегистрирован в списках коммунальной биржи труда» [5] — не выглядит столь однозначно, поскольку регистрация позволяет также признать эту деятельность трудом и сделать сам труд «видимым», заслуживающим общественного признания и включенным в экономические отношения при социализме.

Но значит ли это, что художественная автономия и свобода художника возможны лишь при капиталистической системе? Брик на это отвечает так: «Буржуазное общество относилось равнодушно, не интересовалось этим вопросом. Пусть делает, что хочет. И величало художника то жрецом, то дармоедом. Смотря по настроению» [6]. Здесь для нас самое интересное: позиция и статус художника в «буржуазном обществе» жестко не определены, но это не значит, что взаимное «безразличие» гарантировано навсегда. Если обстоятельства («настроение») изменятся, то художник вполне может оказаться в роли «дармоеда». Что, собственно, и произошло в постсоциалистической Беларуси: не интересуясь до поры до времени умонастроениями художников (за исключением нескольких политических акционистов — например, в лице Алеся Пушкина или Дениса Лимонова), государственная машина сочла выгодным поставить художников в один ряд с «тунеядцами» (впрочем, как известно, в числе последних оказались и многие другие категории вполне безобидных граждан) [7]. И можно объяснить почему. «Настроение» отдельных чиновников тут, конечно же, ни при чем.

Во-первых, стремление установить жесткую централизацию и контроль во всех сферах социальных отношений присуще любой авторитарной системе (я имею в виду контроль как за умонастроениями, так и за средствами производства, не говоря уж о доходах) [8]. В тех случаях, когда такую систему не нужно создавать с нуля, а достаточно лишь несколько модернизировать уже существующую инфраструктуру, ловко воспользовавшись при этом «коммуникативной памятью» постсоветских граждан, — задача значительно упрощается.

Во-вторых, как выяснилось, создание репрессивных государственных идеологических аппаратов в условиях всеобщей интернетизации, экономической либерализации и при достаточно проницаемых границах не может обеспечить подавление инакомыслия. Но, как это водится во всех государствах, где восторжествовала неолиберальная идеология, задачу контроля можно решить гораздо более эффективными средствами: с помощью экономических рычагов (вариант soft power). Не хотите «подчиняться»? Ну и не нужно, просто платите деньги за свою нелояльность [9]. Попробуйте выкупить свою свободу! Чрезвычайно эффективный способ достижения цели, с попутным убийством «второго зайца» (пополнение казны за счет сбора дополнительных налогов). И статистика в полном порядке: можно себе представить (говорю это с искренним сочувствием), как трудно управлять, не зная, сколько граждан затаилось в тени Большого Брата. Другое дело, что в этой статистике художников может не оказаться: уже сейчас многие предприимчивые индивиды зарегистрировались как индивидуальные предприниматели (а с ИП власть разговаривает иначе — в первую очередь посредством налоговых сборов; дискуссии об эстетической значимости созданного / проданного здесь неуместны).

В-третьих, недвусмысленно обозначая свою поддержку официальным творческим Союзам (объединениям художников, дизайнеров и т.д.), давая им привилегию селекции, государство деликатно напоминает «творческим союзам», что будет и впредь тщательно контролировать распределение ресурсов, поступление доходов, и сохранит за собой право — номинировать и легитимировать.

Все, что не санкционировано «сверху», подлежит делегитимации — с вполне калькулируемыми экономическими затратами для тех, кому экспертная комиссия откажет в «оригинальности» или «новаторстве».

В этом контексте особенно двусмысленным может оказаться положение художников, состоящих «на учете» в том или ином творческом союзе. Им не придется подтверждать свой статус и проходить унизительную процедуру оценивания на соответствие, но возникает резонный вопрос: если N. имеет удостоверение члена Союза художников (со всеми вытекающими отсюда бонусами), вправе ли он/она считать себя свободным (художником) — не опасаясь возможных юридических последствий за «самозванство»?

Альмира Усманова

[1] См.: «Свободные художники для подтверждения своего статуса должны будут обращаться в Минкультуры» // БелТА (от 3 марта 2016 года) (http://www.belta.by/culture/view/svobodnye-hudozhniki-dlja-podtverzhdenija-svoego-statusa-dolzhny-budut-obraschatsja-v-minkultury-184103-2016/).

[2] См. Каб стаць творчым работнікам, альтэрнатыўным музыкам давядзецца пісаць партытуры // Еўрарадыё (ад 18 красавіка 2016 года) http://euroradio.fm/kab-stac-tvorchym-rabotnikam-alternatyunym-muzykam-davyadzecca-pisac-partytury.

[3] См., например: «Закон по полкам. Все, что нужно знать о сборе за тунеядство» (http://finance.tut.by/news442492.html).

[4] Осип Брик, Художник и коммуна // Изобразительное искусство, 1919 г., N 1, с. 25–26.

[5] Там же.

[6] Там же.

[7] У меня не вызывает удивления, что женский труд (труд «домохозяек») опять оказался неучтенным: разумеется, образ «домохозяйки» неоднозначен (особенно благодаря медийным репрезентациям), но если иметь в виду, что забота – это тоже работа, со своими экономическими «ловушками», психологическими издержками и темпоральными ритмами, то может возникнуть немало вопросов о том, какие виды «труда» вообще оказываются невидимыми для правового поля.

[8] См. более подробно о модели взаимоотношения художников и государства и роли «творческих союзов» в тоталитарных культурах: Игорь Голомшток, Тоталитарное искусство. Москва: Галарт, 1994 (в частности раздел «Организация: мегамашина тоталитарной культуры», с. 92–101). Важно иметь в виду, что «наиболее зловещей чертой этих тоталитарных союзов стала их общеобязательность: только став членом одного из них, художник обретал право на профессиональную деятельность» ( с.95).

[9] Точно таким же образом литовские власти «решили» проблему контроля за зрительскими симпатиями подозреваемых в нелояльности граждан, введя за подключение к «пропагандистским» российским каналам дополнительную оплату. Это тот случай, когда тоталитарное мышление вполне успешно маскируется под демократию, используя право на свободу выбора – платить или не платить – в качестве своего алиби.

Мнения авторов не всегда совпадают с позицией редакции. Если вы заметили ошибки, пожалуйста, пишите нам.