Жанна Гладко, персональный проект «Inciting Force» \ Галерея современного искусства «Ў», 16.11–05.12.2012

Жанна Гладко заявила о себе в 2010 году выставкой «Амбивалентное» (проект «Старт» Галереи «Ў»). Затем ее работы выставлялись в рамках различных коллективных проектов, в частности, «Vis-à-Vis», «Картина маслом», «Она не может сказать НЕБО».

И вот теперь первая полноценная персональная выставка — «Inciting Force» (куратор Сергей Шабохин), которой Жанна окончательно утвердила свое присутствие в пространстве современного белорусского  арта.

Эта выставка не только констатировала отчетливое и одновременно персональное понимание художницей процессов, происходящих в современном искусстве, освоение различных форм (медиа, инсталляция, реди-мейд) и владение логикой художественного высказывания, которое обнаруживается в том, как экспозиция выстроена. Жанна как будто поставила точку в периоде своего становления художницей, чтобы открыть уже новую страницу своей творческой биографии.

Выставка, с одной стороны, представляет собой интимное высказывание на тему взаимоотношений художницы с отцом. Об этом говорится в сопроводительных текстах, и именно этот смысл легко считывается с каждой работы художницы. Сама Жанна Гладко так очерчивает круг интересовавших ее вопросов: тема выбора, формирование способов существования человека в различных системах (семьи, искусства), а также амбивалентность. Для того чтобы быть максимально честной в своих поисках, она обратила свой взгляд не «вовне», а сконцентрировалась на личном опыте.

Но чем дольше вглядываешься в каждый объект экспозиции, сопоставляя персональную историю Жанны со своей личной историей, тем глубже понимаешь, что фигура отца — всего лишь предлог.

Так, главной темой экспозиции становится осознание личностью своей самости. И, естественно, материалом для этого исследования становится тот, рядом с кем «я» впервые начала чувствовать себя Другой, с кем произошла встреча двух телесно существующих субъектов (Ольга Шпарага [1]). Роль этого Другого играет отец. Причиной обращения именно к этому примеру, скорее всего, стала глубокая связь между отцом и дочерью, которые до какого-то момента были единым целым.

Но если Жанна на один полюс своего исследования ставит свое женское измерение как важнейшее составляющее ее самости, как ее отличие, осознание которого было первым шагом к утверждению своей инаковости, то амбивалентным понятием в данной системе координат, естественно, должно быть мужское.

Поэтому появляется отец — «он» — как первый опыт столкновения со своей противоположностью, ее Друг и, как впоследствии она для себя определит, Враг одновременно (Ольга Шпарага), диалог и борьба с которым и станут площадкой для утверждения уникальной телесности художницы.

То есть материалом для этого исследования могли стать брат, дядя, любовник, муж — любой, взаимоотношения с которым были или первыми, или травмирующими, т. е. тем опытом, благодаря которому женское «я» осознало свою самость. Мать или любая другая женщина, которая могла бы в других обстоятельствах принуждать, в принципе, не могла бы в данном случае стать партнером художницы. Поэтому отсылка к Отцу как к доминирующей теме проекта, на мой взгляд, всего лишь один из поверхностных смыслов «Inciting Force».

Следуя путем «Inciting Force»

Начинается выставка с нескольких объектов (каждый объект — предмет из личного архива): кепки с надписью «Inciting Force» и нескольких снимков, два их которых — это детские фотографии ее отца и рядом примерно в том же возрасте самой художницы. Сопоставляя эти снимки, художница обозначает ту точку, в которой они с отцом были еще не различимы: где мальчик (ее отец), а где девочка (художница) — не понятно, да и не важно.

Далее — отрез серого полотна, на котором художница зашивает глаголы на отпечатанной поверх ткани инструкции о пользовании компьютером, оставленной для нее когда-то отцом. По словам Жанны, именно с этой работы и начался проект. Еще во время учебы в Академии она узнала об одном исследовании, согласно которому существует понятие мужского и женского письма: мужчины в своих текстах употребляют больше глаголов, а женщины — прилагательные и наречия.

С одной стороны, обилие глаголов, тем более в инструкции, говорит о том, что Другой ей не доверяет, пытается ее контролировать (такой смысл легко соотносится с названием проекта). «Он был очень дисциплинированным, рациональным, а я, наоборот, эмоциональным, хаотичным существом, — говорит Жанна. — Поэтому он пытался меня как-то упорядочить. А сейчас я беру эту инструкцию и лишаю этот текст функции принуждения».

Но, с другой стороны, эту инструкцию также можно воспринять и как одну из форм коммуникации, где доминирование глаголов указывает не на попытку контроля, но на способ, которым «он» проявляет свою заботу о ней.

Обилие глаголов в данном случае — форма, посредством которой этот Другой воспринимает и описывает мир и которая оказывается непонятной, чужой, а значит, пугающей для художницы.

В инсталляции с аудиокассетой Жанна развивает тему столкновения рационального и эмоционального. На запись очередной инструкции (в данном случае — как водить машину) случайно наложилась запись Жанниной игры на фортепиано. В этой записи нет главной партии: одинаково звучат как глаголы-контролеры, так и неуверенные музыкальные пассажи юной Жанны. Где-то они сливаются, где-то вступают в спор, но в целом это единая мелодия, которая обретает свою ценность, потому что звучит на два автономных голоса.

Инсталляцией с бумажными дисками тахографа (отец Жанны был дальнобойщиком) художница отвечает Другому на принуждение с его стороны: в иной системе координат он также оказывается под контролем. Видеоинсталляция — юная Жанна ведет машину (снимает отец, сидящий рядом), а также наложенная поверх экрана копия водительских прав — продолжают тему коммуникации.

Для художницы то, что он учил ее водить машину, а также стрелять из ружья на охоте (несколько следующих объектов экспозиции), — пример еще одного принуждения: быть, как я, слушаться меня. Но также это можно интерпретировать как предлог быть вместе. Принуждение в данном случае заключается в том, что он хочет разговаривать с ней на единственно знакомом ему языке, который она должна освоить для того, чтобы они понимали друг друга.

Для нее проблема заключается в том, что Другой не стремился понять ее язык. С другой стороны — а она сама допускала его в пространство своих прилагательных и наречий? Или просто принимала правила его языка, которым все больше сопротивлялась, осознавая свою инаковость?

Еще один объект — серия фотографий, на которых стриженая под мальчика маленькая «она» взрослеет, превращаясь в женщину. Венчает серию снимок художницы с оголенной грудью в патронташе на поясе. Теперь «она» уже сознательно вступает в пространство охоты, которая приобретает другое значение: не совместного времяпрепровождения, но — борьбы.

Это окончательное понимание и утверждение себя как Другой, принятие своей сексуальности, которая проводит окончательную границу между двумя телесными существами. «Он не хотел принять меня такой», — говорит Жанна. Не хотел — или не знал, как дальше строить диалог с ней, которая теперь уже женщина? И главное — боялся признать свое незнание, делая невозможным возникновение коммуникации на уже новом уровне.

Осознание своей уникальной телесности есть сила. Но понимание того, что так, как было, никогда больше не будет, приносит боль. Детская фотография становится мишенью, которую художница расстреливает, констатируя смерть той стриженой под мальчика девочки.

Ставит точку художница фотографическим натюрмортом — патронташем с рассыпанными и распотрошенными патронами. Таким образом, она как будто отказывается от принуждения «быть как я», одновременно констатируя бессмысленность всякой «охоты» в принципе. Потому что принуждение — в том числе один из способов, которым Другой, осознавая пропасть, растущую между нами, пытается меня присвоить / постичь (Ольга Шпарага).

Высказывание строится таким образом, что давление постоянно исходит от Другого. В то же время архивные вещи отца взяты в экспозицию без разрешения их владельца. «Отец бы не позволил, мне кажется», — говорит Жанна. Но откуда такая уверенность в том, как Другой воспримет этот поступок? А даже если и так, это его право, с которым она не считается, принуждая его стать частью экспозиции.

Таким образом, принуждение в данном проекте также становится амбивалентным понятием. Как и то, что отчуждение было инициативой Другого, но не ее самой.

В этом и заключается уникальность «Inciting Force»: задаваясь вопросами, художница каждый раз отвергает возможность любого окончательного ответа, предлагая множество различных интерпретаций, которые во многом зависят от личного опыта каждого.

Художница становится посредницей между зрителем и его персональным Другим. Это хороший пример, с одной стороны, предельной искренности художницы в своем исследовании. С другой — ее дистанцирования, которое и делает этот проект универсальным — не актом психоанализа, но художественным высказыванием.

Жанна Гладко использует визуальный язык, посредством которого ей удается создать пространство, где коммуникация становится возможной. Не только между нею и зрителем, но — и Другим. Художнице удалось, фиксируя и столкнув противоположности, одновременно примирить их как элементы, необходимые для существования мира и себя в нем.

Татьяна Артимович

[1] Шпарага О. Телесный субъект: Я как «моя боль» и как «моя любовь» // Топос. – 2002. – № 2. – C. 76–89.

Фотографии © Усяслаў, «Новая Эўропа»

Мнения авторов не всегда совпадают с позицией редакции. Если вы заметили ошибки, пожалуйста, пишите нам.